Аркадий Гершман: «Успешные города находят возможность меняться»

В стремительно меняющемся мире городам приходится расставаться с привычными функциями и осваивать новые. С проблемой «пересборки» в разное время сталкивались и мегаполисы, такие как Нью-Йорк, и небольшие моногорода в Польше, России, других странах. Далеко не всем городам удается найти новую модель развития: успеху мешают некомпетентность чиновников, недостаток финансов, ошибки в разработке стратегии… Роль сообществ в развитии городов двояка: жители могут помогать трансформации городов, а могут и препятствовать этому, считает российский урбанист, автор проекта «Город для людей», эксперт Forbes Club Аркадий Гершман

Андрей Семеркин

— В странах Европы есть множество успешных кейсов по взаимодействию городских сообществ и городских властей, например, в Берлине, Копенгагене, Барселоне… Есть ли у этих кейсов общая черта — можно ли определить формулу успешности?

— Сложно выделить какое-то количество факторов, условно говоря, пять условий, которые нужно соблюдать. В каждом случае есть внешние и внутренние факторы, которые наслаиваются друг на друга. Важно, насколько адекватные люди участвуют в диалоге с одной и с другой стороны. Очень часто и в мире, и в России бывает, что активисты довольно успешно сотрудничают с городскими властями, с бизнесом, а потом меняется буквально одно звено, один человек, и все рассыпается, потому что эти отношения не всегда институционализированы, очень многое зависит от личности. Поэтому мне кажется, нужно рассматривать каждый пример отдельно.

— Начнем с Берлина, где горожане однажды изменили стратегию развития целого района. В чем особенность этого кейса? 

— Подобные истории начинаются с неравнодушия, а дальше начинаются такие детали, которые очень сложно, порой просто невозможно копировать. В 1996 году власти хотели полностью застроить район аэропорта Темпельхоф, но жители с этим решением не согласились, они всем городом собрали нужное количество голосов, подготовили свой законопроект, провели референдум и тем самым практически полностью отменили планы политиков, чиновников и застройщиков. Городские власти поняли, что горожане — это та сила, с которой нужно считаться, что перед ними не какие-то городские сумасшедшие или маргиналы, а очень сильное политическое движение. В этом случае цель объединила вокруг себя и левых, и правых, и консерваторов, и либералов, и молодых, и пенсионеров… Городские власти несколько раз пытались отменить тот референдум, но пока жителям удается держать оборону и сохранять старый аэропорт в виде одного из главных парков города.

— Другой успешный кейс: проект «Суперблоки» в Барселоне. Чему можно научиться на этом примере? 

— Вспомните, как выглядит планировка центра Барселоны: пространство разрезано на квадраты-кварталы. Изначально внутри кварталов должны были находиться парки, скверы, социальные учреждения. Но из-за того, что земельные отношения и строительство пустили на самотек, внутри кварталов было построено много складов, парковок и других объектов жителей.

В рамках показательного проекта мэрия купила некоторые земельные участки внутри кварталов и создала там общественное пространство, но в масштабах всего города это недостаточный показатель. В условиях плотной застройки общественных пространств не хватает, поэтому местные власти с подачи архитектора Сальвадора Руды предложили переосмыслить роль улиц: закрыть транзитное движение через кварталы, освободив место для зелени, детских площадок, летних веранд и т.д. Четыре квартала объединяются в блок, транзитное движение возможно только по внешним границам такого блока.

Эксперимент начали в 2016 году с района Эшампле, который считался неблагополучным. Идея состояла в том, чтобы привлечь в этот район международные компании, IT-специалистов, создать для них качественную городскую среду, сделать это без капитальных затрат и показать всем, что такое возможно. 

У проекта были не только сторонники, но и противники. Местные жители и владельцы бизнесов говорили, что это ошибочное решение и протестовали. Но метод тактического урбанизма (подход, при котором предлагаются недорогие решения, которые оперативно тестируются, — Forbes Club) хорош тем, что позволяет быстро и без больших затрат протестировать гипотезы. Такой подход позволил найти оптимальное решение: для этого организаторы меняли схемы движения и наполнение улиц.

— Что не устраивало противников проекта в Барселоне?

— Всегда находятся те, кто говорят: «Not in my backyard! Только не на моем заднем дворе!» Закрыть транзит, организовать летние веранды и детские площадки — это прекрасно, но давайте экспериментировать в соседних кварталах, а не в моем. Владельцы местных магазинов опасались, что возникнут трудности с парковкой и доставкой товаров, хотя проект не предусматривал полный запрет движения, ограничивался лишь транзит.

— Могут ли современные информационные технологии помочь в диагностике городских проблем, в поиске решений?

— Это хорошие дополнительные инструменты. Они позволяют за счет меньших усилий вовлечь в обсуждение больше людей. Например, раньше для информирования горожан нужно было напечатать листовки, разнести их по почтовым ящикам, расклеить по подъездам и остановкам, теперь сайты и социальные сети позволяют охватить больше людей более простыми средствами, хотя это не отменяет необходимости вешать обычные объявления. 

До интернета обратную связь от горожан получали на сессиях, круглых столах,  которые проводились на улице, во дворах, в мэриях, школах. Люди собирались, обсуждали проблему и… расходились по своим квартирам. Сейчас мессенджеры и социальные сети позволяют поддерживать связь каждый день, каждый час, каждую минуту. Члены сообщества постоянно находятся на связи.

Но эти инструменты можно использовать и для манипуляции общественным мнением. Например, мэрия спрашивает жителей района, какого цвета должны быть стулья на новом стадионе в этом районе? Жители голосуют, а потом мэрия отчитывается о том, что учла голоса горожан. Таким образом мы имеем дело не с демократическим инструментом, а с легализацией заранее принятого решения. На самом деле, может быть, стоило бы спросить не о цвете стульев, а о приоритетах — строить ли в этом районе стадион или, например, поликлинику? 

— Как вы оцениваете возможности Big data в решении городских проблем?

— Это — палка о двух концах. Например, сейчас стало модно принимать любые дорожные изменения после математического моделирования. Но при этом мало кто знает, что математическое моделирование — очень сложный процесс, где очень важна интерпретация. Например, в краткосрочной перспективе новая дорожная развязка действительно решает проблему, потому что «все пошло и поехало», а долгосрочной перспективе — создает новые проблемы, потому что спровоцирует спрос, то есть приводит к росту трафика. Поэтому через несколько лет движение на этом участке снова остановится, только машин станет еще больше во всем городе и исправлять проблему станет еще сложнее. Такие вещи надо принимать во внимание, а для этого нужны не только большие данные, но и экспертиза. 

— Становятся ли со временем запросы городских сообществ все более «зелеными«? Усиливается ли значимость экологическая проблем в сознании горожан?

— Если брать «среднюю температуру по больнице» в мире, в Европе, в России, то да. Можно вспомнить в связи с этим недавние протесты на Севере России, в Красноярске. При этом бывает, что общественное мнение не осознает экологические проблемы как таковые. Например, в Москве заменили троллейбусы на электробусы. Да, электробусы работают без выхлопных газов, но они используют аккумуляторы, которые через несколько лет придется утилизировать и закупать новые, поэтому преимущество электробусов перед троллейбусами сомнительно, однако переход от троллейбусов к электробусам не получил широкого резонанса. 

— Как ведут себя городские сообщества в случае деиндустриализации? Что они обсуждали в период деиндустриализации в 1970-80-е годы в городах «Ржавого пояса» в США, например, в Детройте?

— В случае с Детройтом сошлось много факторов, а не только вывод заводов. Например, был еще и расовый вопрос — побег среднего класса и людей с белым цветом кожи в «успешные» пригороды, в то время как в самом городе население было преимущественно бедным и афроамериканским: сегрегация усилила городской кризис. Сегодня расовые барьеры убраны, а на уровне городского планирования местные власти выбрали стратегию сжатия: когда в городе происходит обширная депопуляция, плотность населения падает, содержать городскую инфраструктуру практически невозможно. В городе создавались «точки притяжения«: людей мотивируют переехать в центр, где много городских сервисов и поддерживают среду на приемлемом уровне, а затем уже квартал за кварталом начинают процесс оздоровления территории вокруг. При этом поменялось и мировоззрение: власти поняли, что город должен существовать для людей, а не для машин.

Деиндустриализация коснулась не только городов американского «Ржавого пояса», подобная ситуация была, например, в шахтерских городах Польши, которые были сосредоточены на угольной промышленности. В 1990-е годы угольные шахты закрывались, и это был шок для таких городов. потому что там были династии горняков — люди, которые рождались в таком городе, знали, что они пойдут работать на шахты, и их дети туда пойдут, потому что это — стабильная, нормальная работа. Выяснилось, что нет, она не стабильная. Работа на шахте закончилась, а люди не представляли себе другой жизни.

Подобные случаи — большой вызов для общества, потому что у людей теряется образ будущего, им приходится «перепридумать» собственное будущее. Это трудно, потому что мир сегодня меняется очень быстро…

— Насколько этот опыт актуален для советских моногородов, которые не вписались в рыночную экономику?

— Наши моногорода второй половины ХХ века — это часто продукт ложной урбанизации. Город успешен, когда сообщества в нем — разные. Во взаимодействии разных людей друг с другом всегда рождается что-то новое — новые семьи, знания, мечты, технологии и т.д. Когда в моногород свезены шахтеры со всей страны, у них вряд ли получится придумать что-то большее, чем выкопать новую шахту. Именно поэтому главная проблема для моногородов была не в том, что остановились заводы, а в том, что городам было невозможно трансформироваться — это были искусственные города, которые не прошли исторический путь развития и не осознали себя как самодостаточные города. Вопрос не в том, сохранять или не сохранять производство, а в том, может ли город переквалифицироваться?

— Есть ли удачные примеры переквалификации моногородов в России?

— В городе Сысерть в Свердловской области работал металлургический завод XIX века. После закрытия завода в конце 1990-х нашлись люди, которые решили, что креатив — это новый металл. Они стали развивать событийные проекты на заводской территории, проводить фестивали, переосмысливать промышленно-архитектурная наследие. Так возник креативный кластер «Лето на заводе». Этот пример показывает, что можно не сносить старый завод, а придумать на его базе новые смыслы и с их помощью искать образ будущего всего города. 

Помимо Сысерти можно вспомнить интересные эксперименты по трансформации городской среды в городе Сатка Челябинской области или в Алеметьевске в Татарстане — он был признан велосипедной столицей России. 

— Почему у этих городов получилось реализовать интересные проекты?

— Если муниципалитет понимает, что жители — это субъекты, что с ними нужно разговаривать на равных, если он умеет объяснять свои действия, выстраивает логическую политику и реализует ее шаг за шагом, то есть шанс, что проект завершится неплохо. 

Правда, проблема в состоит в том, что очень часто в моногородах нет городских сообществ… Это — следствие ложной урбанизации, когда жители не ощущают себя частью городской культуры. Они живут каждый сам по себе, и от этого довольно много проблем.

Другая особенность в том, что если есть какое-то одно большое предприятие, то по сути оно считается ментально и де-факто собственником города. Это очень часто вызывает довольно интересные побочные проблемы, например, что считается, что не будет предприятия, не будет города, хотя, как мы знаем, далеко не всегда закрытие градообразующего предприятия приводит к ликвидации города. Одни профессии умирают, другие рождаются, этот процесс преследует человечество всю его историю.

— А могут ли городские сообщества тормозить развитие городов?

— Конечно! Мы затронули этот вопрос применительно к Барселоне, но такие примеры есть везде — подход «Not in my backyard» пришел из США. Консерватизм есть везде, и с ним нужно уметь работать. Бывает, что при реализации проектов люди занимают выжидательную позицию: ждут, кто сдастся первым… 

Если мы условно возьмем 100 инициатив по развитию городов, и если даже 10-15 из них закончатся чем-то положительным: действительно что-то трансформируют, поменяют и получат очень хороший результат. Остальные инициативы реализованы не будут по причине консерватизма жителей или потому что в бюджете нет денег, или у чиновников нет желания, или не готовы представители местного бизнеса, или не сошлись внешние факторы… 

— Как связаны качество городской среды и миграционные потоки?

— Это один из факторов, но я бы не сказал, что он ключевой. Только плитка и скамейки не спасут город. Представьте, что у вас на окраине города стоит дом, где живут пять человек в пяти разных подъездах: содержать всю систему ЖКХ, двор, улицу, водить туда автобусы, —  это настолько дорого, что подобные расходы не потянет ни один муниципальный бюджет. Поэтому людей из таких домов стараются переселять куда-то в другие места, где есть стоящее жилье. Насколько я понимаю, у нас подобная практика переселения из неперспективных поселков была на Чукотке, в начале 2000-х годов, когда губернатором там был Роман Абрамович.

При этом никто не будет спорить, что красивый и удобный город лучше плохого и агрессивного, то есть людей привлекает качество городской среды. Их не всегда можно удержать в городах даже при помощи высоких зарплат. Для привлечения людей надо развивать здравоохранение, образование, разнообразить среду. Важно работать именно со средой, а не реализовать отдельные проекты.

Для управления миграционными потоками города создают стратегии развития, где прописываются проблемы: почему из этого города уезжает молодежь. После этого городские власти находят решение каждой проблемы, согласовывая эти меры с жителями. Если такой подход выдерживается, если над решением проблемы начинает работать не только один муниципалитет или один завод, но и весь бизнес, жители, то механизмы притяжения действительно включаются. 

Успешные города находят возможность меняться. Например, Нью-Йорк в 1960-е годы страдал от того, что из города ушла ткацкая промышленность, из-за этого была большая депрессия. Город начал искать другие точки опоры, и подъем начался только в 1990-х годах. 

Бывает, что два города, имеющих схожий профиль в экономике, выбирают две совершенно разные стратегии, как, например, Челябинск и Екатеринбург

— А в чем разница между стратегиями развития Челябинска и Екатеринбурга?

— Два соседних города, преимущественно промышленные в прошлом, выбрали разные стратегии в 1990-е. В Екатеринбурге городская элита, сохраняя промышленный потенциал, сделали ставку на логистику, IT и финансы, то есть на новые для города сферы. В целом Екатеринбург мне кажется одним из самых успешных городов России — успешнее Казани и, мне кажется, в некоторых случаях успешнее даже Санкт-Петербурга. 

В Челябинске по-прежнему делают ставку только на промышленность и при этом активно развивают дорожную сеть. Кажется, они решили стать автомобильным Детройтом, где каждая улица имеет десять полос, а улицу с пятью полосами считают переулком. Такой подход вызывал массу городских проблем: я имею в виду качество воздуха, недостаток пространств для пешеходов и велосипедистов и т.д.

— В каких форматах проявляют себя городские сообщества? В домовых чатах? В пабликах в социальных сетях?

— Я видел много сообществ, культура общения в них — разная. Люди более или менее нормально коммуницируют, когда встречаются в физическом мире, но в мессенджерах общаться умеют далеко не все. Эта проблема часто касается людей старшего поколения — они не понимают, как общаться в текстовом формате. Порой читаешь сообщения человека и думаешь — он, наверное, больной, как его выпустили из больницы? А встречаешься с ним же вживую и никаких проблем нет.

Тем не менее, ковид научил нас выстраивать коммуникации в интернете, по видеосвязи, без физического присутствия. Я считаю, что домовые чаты — это хорошее начало. Иногда они возникают еще до того как дом построен — мой знакомый ходил в бар встречаться с будущими соседями, затем они вместе следили за ходом строительства, за действиями застройщика. 

В Москве, где общество очень атомизировано, многое начинается с домовых чатов: когда в районе создается платная парковка, жителям надо встретиться, чтобы обсудить, где ставить шлагбаум. И тут они понимают, что это — их двор, их собственность, что нужно согласовывать решения с соседями. Такие же ситуации возникают, когда в доме начинается реновация, либо когда решается судьба здания — одни соседи хотят защитить дом от сноса, другие мечтают, чтобы его побыстрее снесли.

В масштабах города сообщества создаются в ответ на вызовы — когда речь идет о прокладке новой магистрали, либо застройке парка, либо возникают какие-то иные ситуации, вызывающие протесты горожан. При этом важно, что сообщества, возникающие в результате конфликтов, очень содержат в себе эту конфликтность, и озабочены не поиском конструктивных решений, а поиском все новых и новых врагов.

— Какой будет роль городских сообществ в России в ближайшие три-пять лет?

— Мне кажется, в России сегодня никто не планирует на пять лет вперед. Может быть, все останется как есть. Или все изменится кардинально.